Жизнь ни за что. Книга первая - Алексей Сухих

На рыбалку ходили ватагой, обычно не менее четырёх ребят. Родители иначе не отпускали. Ходили с ночёвкой на одну ночь. На большее время также не отпускали. И не позднее одиннадцати утра ватага уже была за городом на ходовой тропе, чтобы послеполуденную часть текущего дня и утро следующего посвятить рыбалке, потом отдохнуть, покупаться, позагорать и к вечеру обязательно вернуться домой. А уж кто и что поймал – это уже как повезёт. Обычно от килограмма до двух – трёх, не более и, в основном, сорожек, окунишек. А если кто, не гонясь за престижной рыбой, переключался на пескарей, то нёс в сумке сотни полторы вкуснейших рыбёшек, которых в жареном хрустящем виде Лёнька, давно ставший Леонидом Ивановичем, все равно продолжал считать деликатеснейшей рыбкой. А вот пойманных раков добычей не считали и съедали на реке. Ночёвки обычно проходили без сна у костра над притихшей водой. Испечённый в раскалённой золе и отмытый в холодной речной воде крупный рак доставлял удачливому ловцу наслаждение во время еды и воспоминание о невозвратимом времени на долгие годы. Уже потом, через десятилетия Леонид Иванович пройдёт вдоль берегов этой речки километров двадцать. Индустриализация и химизация сельского хозяйства сделает своё жестокое дело. Вместо светлой прозрачной речки он увидит жалкий ручей с мутноватой водой без признаков водной жизни и даже без камышей.

Когда лето подходило к концу, Лёнька переключался с рыбной ловли на охоту Друзей охотников было значительно меньше, чем друзей рыбаков. Но двое – трое пацанов компанию всегда поддерживали, поскольку не то что беззаветно любили природу, а были просто детьми природы. На уток охотились в пойме той же рыбьей речки, а на боровую дичь соответственно в бору, который привольно раскинулся на юг и восток от самых окраин городка. Ружьишко у Лёньки было одноствольное двадцатого калибра, которое оставил ему «по наследству» старший брат, когда уехал на учёбу в Ленинград. Он уже заканчивал своё обучение и распределился в Горький. Ружьецо, как понимал Лёнька, не подходило для настоящего охотника и годилось только для мальчишки, каким и был его брат, когда это ружьё получил в подарок от отца. Но Лёнька был невероятно горд и когда шёл с ружьём по улицам, и вдвойне горд, когда удавалось возвращаться с пристёгнутой к поясу добычей. С боевыми припасами у мальчишек было плоховато. Дробь они делали сами, раскатывая на сковородках нарезанный кубиками свинец, а порох собирали по крупинкам у взрослых охотников, перетерпливая порой немалые унижения. И снаряжая патроны, отмеривая порох казённой меркой, пацаны всегда думали о бесценности патрона и о том, что мазать нельзя. Не уверен, не стреляй!

На охоту Лёньку всегда сопровождала его собака Джульба. Как и все дети, он очень хотел иметь собаку. Достатка не было в доме, и мечта казалась несбыточной. Но однажды осенью уже в морозные дни, когда ему шёл десятый год, отец принёс домой крохотный комочек живого собачьего существа, чистейших кровей дворняжку, махонькую самочку, собачью дочку. Но как Лёнька её полюбил, и как она полюбила Лёньку. Нет, она не спала с ним в одной постели. Она была дворняга и жизнь ей была определена во дворе, где она и жила до взрослости вместе с поросёнком и каталась на нём верхом. Когда собака подросла, Лёнька всегда брал её в лес. На рыбалку она ходить не любила. Там надо было сидеть тихо, ждать чего-то. А её натура требовала действия. В лесу было, так как надо. Подрос Лёнька, подросла и окрепла Джульба. Она была дворняга, но любила погоняться за зайцами, находила и пугала косачей в густой траве и ей не трудно было сплавать за подбитой уткой. И она никогда не терялась и, пропадая на час, другой, всегда возвращалась к хозяину и получала в награду лакомый кусочек сахара. Когда наступала зима, и выпадал глубокий снег, Лёнька ходил в лес на лыжах и собаку не брал. Джульба повизгивала, но слушалась и, проводив хозяина до перекрёстка, возвращалась домой. Зимой в лесу было таинственней, чем летом. На свежем снегу веером и тропками рассыпались во все стороны птичьи и зверьковые следы. А нахалы зайцы по ночам устраивали бесшабашные гулянки и уже на опушке леса вытаптывали такие тропы, что можно было снимать лыжи и идти по тропе, выглядывая по следам, куда сиганул последний пробежавший по тропе зайчишка. Тетерева в ясную погоду десятками усаживались на отдельно стоящую могучую берёзу подкормиться почками и чернели как вороньё. Но взять их было непросто. Обычно просчитав маршрут отлёта, один из охотников заходил с нужной стороны и спугивал стаю в сторону спрятавшихся в кустах остальных охотников. Стрелять приходилось влёт. И далеко не каждый молодой охотник добивался успеха. Но это были радостные дни. С середины февраля до мая охота запрещалась. И природа и люди ждали весны.

Когда не было ни рыбалки, ни охоты, Лёнька бродил по лесам и в одиночку. На лыжах он забирался по трассе для вывозки леса километров на десять – двенадцать и там отдыхал, дожидаясь санного поезда. Российский мужик с хитрецой в отсутствии нужного количества тяговой техники придумал санный поезд: через лес от железной дороги до вырубаемых массивов проложили трассу на десятки километров, выровняв её по горизонтали. Летом рубили лес и складировали на делянках. А с наступлением холодов выделывали по всей трассе две ледяные канавки под специальные, широкие тракторные сани, составляли санный поезд на несколько сот кубометров леса и одним мощным трактором тянули этот поезд без всяких помех. Лёнька цеплялся к задним саням и ехал на лыжах или совсем забирался на брёвна и так возвращался домой. Летом в местах, где для выравнивания трассы были прорезаны бугры широкими траншеями, склоны траншей покрывались буйными зарослями малинника, и гроздьями алела крупная малина. Пацаны обдирали её до последней ягодки. Очень уж сладка была ягода на бугорках под солнцепёком…

Так и бродили мысли у мальчишки, пока он глотал горячий чай под добрым взглядом матери: от предстоящих испытаний на политическую зрелость и задуманного лесного похода на ближайшее воскресенье до далёкой Москвы, где диктор никак не желал рассказывать о самочувствии вождя. На крыльце послышались тяжёлые шаги. Потом открылась дверь, и в комнату дунуло холодным воздухом. Снимая рукавицы, вошёл Лёнькин отец, Иван Макарович. Отец положил рукавицы на полку, снял полушубок, повесил его и подмигнул Лёньке —

– Снегоборьбой занимался, с вечера задуло, целую косу намело, – потом повернулся к матери. – Налей и мне чайку, погреюсь.

Мать принесла чашку с чаем. Отец отхлебнул пару глотков, чашку поставил

– Ну, что там про Сталина передают?

– Ничего не говорят, – ответил Лёнька. – Молчат. Не умер бы только. В школе у нас все притихли, даже мелюзга по коридорам не носится и учителя почти шёпотом уроки ведут.

– Ну, там врачи, профессора, поднимут, – сказал отец. – Ты не больно задумывайся. Твоё дело учиться и вслед за сёстрами и братом в институт поступить надо.

– Ладно, пошёл, – сказал Лёнька. – Спасибо, мама, наелся.

Потом он вышел из-за стола, неторопливо накинул пальтишко, взял школьную сумку и выскользнул за дверь. В доме было слышно, как хлопнула калитка.

– Спаси, сохрани, господи, – сказала мать и перекрестилась. Отец повернулся и отрывного сорвал с настенного календаря листок вчерашнего дня. Новый день нарисовался круглой пятёркой.

Школа была в километре от Лёнькиного дома, но на прямом пути к ней находилась многопутевая отстойно – сортировочная станция. Лёнька не любил ходить по путям, где составы трогались неожиданно, и всегда надо было оглядываться по всем сторонам. И потому шёл на переходной мост, хотя это и удлинняло дорогу в два раза. Школа его была лучшим зданием городка. В нём всего – то было три средних школы. Но эту строила железная дорога перед войной и вложила в неё всё лучшее, что могла дать Советская власть детям. Она была белокаменной в три высоких этажа и широкими окнами в классных комнатах, выходящими на южную сторону, в какой бы части здания эти классы не находились. Были в школе и актовый и спортивный залы, и специальные кабинеты физики и химии. И оборудована была на все сто! Был даже радиоузел, через который ежедневно транслировалась школьная радиогазета. На территории школы была спортивная площадка, где и в футбол можно было поиграть и тенистый сквер в гектар, где на скамейках посиживали парами и целовались старшеклассники. И сад – огород для ботаников и биологов.

Многочисленные кружки и спортивные секции обогащали школьников знаниями и умением по интересам. Лёнька строил авиамодели и играл в шахматы, неоднократно защищая честь школы. В этой школе учились все дети Ивана Макаровича, который до войны работал на железной дороге. И самый старший, который был призван из десятого класса на фронт, и Лёнькины сёстры, и другой старший, ленинградец, который неоднократно говаривал, что такую школу и в самом Питере поищешь, прежде чем найдёшь. И когда преподаватель физики, фронтовик Николай Максимович, говорил, что партия большевиков и Советское правительство делает всё возможное и невозможное, чтобы народы Советского Союза были образованные и цивилизованные, чтобы дети рабочих и крестьян заняли все высоты в труде и науке, Лёнька и все остальные школяры верили ему безоговорочно. Вокруг было дело, а не слова. Лёнькины родители, которые окончили только церковно-приходские школы, и не могли помочь детям в учёбе, имели прекрасные души и наставляли детей, говоря, что раз новая власть дала вам возможность учиться, то мы всей жизнью своей поможем своим детям получить образование, только вы сами старайтесь. И дети старались. Сёстры уже получили высшее образование, брат заканчивал. И оставался только Лёнька. И он знал, всё зависит от него. И четвёрки в его дневнике были редкими палочками среди округлых пятёрок. И другие дети рабочих и крестьян старались. И старания вознаграждались. Половина выпускников школы ежегодно поступала кто в гражданские, кто в военные вузы в самых различных городах, не пропуская и учебные заведения обеих столиц.